CTPAHA KOTOPOЙ HET

В Вильнюсе очень много церквей: отреставрированных и полузабытых, огромных и неприметных, католических и православных. Во всех них, как водится, очень много старушек. С одной из таких старушек мне удалось познакомиться, и оказалось, что за образом бедной прихожанки католической церкви скрывается жизнь, полная борьбы - борьбы с соседями, с бедностью, с властью.

Я бесцельно бродил по Ужупису - району Вильнюса, который с 80-х годов обживала творческая интеллигенция, а с середины 2000-х - местные богачи и модники. Здесь обшарпанные дворы с лужами соседствуют с европейскими особнячками, а бомжи-алкоголики просят милостыню у супермаркетов, в которых отовариваются художники и писатели. В общем, идеальное место для туристических прогулок.

В одном из дворов старушка, одетая, как гномы в сказках - сапоги, безразмерные штаны, полукафтан-полукуртку и красный колпак, - срезала ветки дикого винограда. Поначалу я ее не заметил, меня гораздо больше заинтересовало огромное граффити на стене во дворе: небо, поле с зеленой-зеленой травой и стул.

- Красиво, да? - сказала старушечка, посмотрев на меня. - Это студенка тут жила, студенточка, и нарисовала однажды. А сейчас другие студенты живут, а та уехала.

Мы разговорились. Только потом я понял, что вообще-то мы говорим по-русски. Почему эта старушка обратилась ко мне? Как она догадалась, что я из другой страны? Как она догадалась, что я -- русский?

Ответ нашелся довольно быстро. Увидев тех самых студенток, которые, видимо, жили в доме с граффити, старушка быстро заговорила: "Девушки, смотрите на ветки, ветки надо обрубить, а то сосед вон с того дома уже обрубил, а мы..." Девушки замахали руками: мол, не говорим по-русски, не понимаем. Старушка улыбнулась. Она совсем не говорила по-литовски.

Мою старушку звали Тереза Якимович, и она оказалась настоящей "бабушкой" из студенческих фольклорных экспедиций. Она говорила не на диалекте, но с явными диалектизмами. "Зажарить яичко" вместо "приготовить яичницу", "да спасет тебя Боженька" вместо "Бог", "одна сама" вместо "одинокая", "сходить в церкву". Когда Тереза читала молитвы, она переходила на польский. Я был уверен, что она понимает слова молитвы. Я не был уверен, что она осознает, что для меня польский - чужой непонятный язык.

Тереза Якимович родилась в польской деревне под Лидой - небольшим белорусским городом, который находится рядом и с Литвой, и с Польшей. В деревне Тереза пережила войну. "Это был такой дремучий уголок, что мы и о войне-то узнали не сразу", - вспоминает она. О войне ей запомнилось больше всего две истории. Про то, как мать прятала ее от стрельбы в доме, а ей казалось, что "это мама розгу трясет, а не пули". И вторая, про маленького брата. "Он нашел где-то патрон, вставил гвоздь и как ударит по нему камнем. Ну и взрыв, ему в колено отскочило, кровь идет. А в то время через нашу деревню как раз солдаты шли. Идут они, значит, танки едут, а во дворе мама ремнем брата хлещет. И солдаты смеются".

После войны Тереза переехала в Лиду. Там она жила до 1970 года, а потом вдруг взяла и отправилась в столичный Вильнюс. "Моя подруга поменяла жилье... и я вслед за ней поменяла", - объясняет она свое решение выбраться в большой город. А потом добавляет: "Здесь лучше было при советской власти жить. Литву лучше всего снабжали, фабрик понастроили. А сейчас все разрушили, молодежь уезжает работать за границу".

Сама подруга в Литве не задержалась, переехав обратно в Белоруссию, а вот Тереза осталась: как она объясняет, из-за детей. Один к тому времени уже нашел здесь работу, второй учился в Каунасе на зубного техника. О муже Тереза говорит мало: ушел к другой ("молодой такой литовочке, на 17 лет младше меня"), живет тут же в Вильнюсе, иногда она его видит.

"Я работала на дому, шила детские воротнички, одеяла шила, шапки кроличьи такие, а потом заболела астмой и выбирала себе работу, чтобы было тепло, чтобы прогреться можно было. И устроилась в баню, пять лет там работала. А потом на пенсию вышла", - рассказывает Тереза про работу.

Ее выход на пенсию совпал с распадом Советского Cоюза. Тереза решила остаться в Литве. "Вы знаете, я верующая, полька, а тут так много костелов", - объясняет она. Трудового стажа у нее почти не было (работа на дому с детскими воротничками в стаж не попала), поэтому она получила минимальную пенсию. На социальную помощь от государства она рассчитывать не может: во-первых, формально она не разведена (видимо, сказалась религиозность), во-вторых, опять-таки формально, у нее есть двое детей-кормильцев, прописанных вместе с ней по одному адресу. Однако один из кормильцев практически не встает с постели из-за сахарного диабета, а второй живет в другом городе.

Тереза не жалуется на судьбу, но советские годы в Вильнюсе вспоминает с удовольствием: "Во всем дворе одни русские жили. Да и литовцы по-русски разговаривали. И какие дружные все были, как друг другу помогали". Тереза рассказывает, как разбирали печку в ее доме, как только она переехала в Вильнюс. "Так все соседи собрались и вытащили эти кирпичи наружу". Ну а потом она им, известное дело, купила водки, закуски, и все дружно сидели и разговаривали. На этих словах Тереза улыбается, как мне кажется, счастливо. Но это длится недолго.

"А сейчас ни от кого никакой помощи. Раньше напишешь заявление - и краны поменяют, и крышу поменяют. И квартиры давали бесплатно. При Советском Cоюзе я ездила в Куйбышев, в Ялту два раза, в Евпаторию, в Сочи. А сейчас ни на какие билеты не хватает".

Впрочем, тут Тереза лукавит. Как бы ни была мала пенсия, а ей хватает и на поездки в Белоруссию (там у нее живут брат и сестра), и на поездки в Польшу - там живет ее племянница. Кроме того, Тереза ездила в Польшу и по делам: отправлять документы с жалобой на литовское делопроизводство в Страсбургский суд.

Тут-то мы и добрались до главного события в жизни Терезы последних лет: суда за подвал. "Под нашим домом подвала нет, потому что там вода течет. А под домом напротив всегда был наш подвал. Тут до нас жила женщина 11 лет, так она этот подвал использовала. А до нее еще один еврей, 18 лет, и тоже его подвал был", - объясняет Тереза.

В начале 90-х у нее стояли в этом подвале банки - 112 двухлитровых и 98 поменьше. Еще она хранила в нем картошку, какие-то другие продукты. Но владелец дома Ромас решил, что подвал должен принадлежать ему, хотя у Терезы вроде бы были и планы этого подвала, и приватизировала она его вовремя. Тем не менее, Ромас повесил на него свой замок, а Терезе пригрозил судом. Та не растерялась и тоже отправилась в суд.

Тереза путается с датами и обстоятельствами судов, помнит только, что их было очень много: сначала местный суд, потом окружной, потом опять местный, опять окружной, потом верховный и, наконец - Страсбург. "А что, у нас многие подавали и выигрывали. А я вот проиграла, восемь тысяч просадила".

Еще Тереза очень хорошо помнит судей. Вернее, их национальность. "Вот, например, судья Станкявичюс - он очень честно судил. По-моему, он поляк был, хотя фамилия не польская". А вот о другом судье: "Она со мной и разговаривать не хотела, документы брать. Потому что она литовка и он литовец, а я - нет". Не понравилась Терезе и судья Агне Зуокене, жена мэра Вильнюса Артура Зуокаса.

Видимо, это и дало основание подавать в Страсбург - уже не на владельца дома Ромаса, который, между делом, быстренько продал дом и переехал, а на судебную систему Литвы: мол, здесь засуживают нелитовцев. Но не получилось. "Там же тоже литовцы сидят в Страсбурге. А за кого они будут - за меня или за мэра Зуокаса? Конечно, за него".

Что держит ее в Литве, в которой такие литовцы, такие суды и такая пенсия, где она чувствует себя чужой и так остро реагирует на все "национальные вопросы"? Очевидно, что одно: религия. "Здесь во время войны ничего не было разрушено, здесь костелы, церквы, синагоги есть. Из Польши к нам приезжают паломники, пешком приходят", - с умилением рассказывает Тереза. Потом глядит на меня и все же решается рассказать мне тайну: "Мы хотим сделать новый костел, Костел милосердия Божьего. На том самом месте, где Фаустинке Ковальской явился Иисус Христос"....